«Разговариваю по-русски и не чувствую никакого дискомфорта»

В вильнюсском кафе. Елена садится не напротив, а рядом. Пристально смотрит в глаза и спрашивает, на каком языке говорить. Кофейный столик Елена затем превратит в киноплощадку, чтобы объяснить нюансы своей профессии: примером служат и мои руки, и длинные волосы, и картина над головой пожилой пары напротив, которая все оборачивается на ее энергичную русскую речь и руководящие движения:

Мы сидим здесь, а камера там, где картина. Если я встану и выйду, то из кадра я должна выходить через левую камеру. А если вы будете снимать, как я захожу куда-то, то я должна зайти справа. Когда вы делаете инди-проект, то можете, конечно, все это сломать. Если вы смотрели на меня справа налево, а я — слева направо, то, когда мы придем делать ваш крупный план, вы обязательно должны смотреть также налево, и мне надо за этим проследить. Во время дубля у вас руки были сзади, но на последнем общем плане — спереди, хотя суперпрофессионалы, конечно, следят за собой. Тяжело, например, контролировать распущенные волосы. Но когда я смотрю фильмы, я этого всего не высматриваю, отключаюсь, не отмечаю, что где лежит, допускаю человеческий фактор.

Русскоязычная, а не русская

Русская ли я? Это очень сложный вопрос. Я не люблю себя так называть. Я себя отождествляю с русскоязычными. Мама считает себя русско-литовской. Никто в моей семье, это поколение, даже бабушка, единственно живая из стариков, никто себя так себя не позиционировал в моих глазах. Были, конечно, телевизор и литература на русском языке. Но все мы говорили и по-литовски, и по-польски, и на каком-хочешь. Не было такого разделения что, мы русские, а там не русские. У нас было просто: Мы — люди. Но я еще больше расскажу: в моей семье — староверы. И вот это было главным.

Мамина сторона — староверы из Польши

Мамину семью вывезли из Польши. Во время Второй мировой войны они жили там на хуторе и у них начали отбирать земли. И вся эта староверческая деревня переехала в Литву, под Шяуляй. Потом они переселились в Клайпеду, в город побольше. На самом деле они были полупольскими эти люди, польско-старообрядческими. У них был даже свой странный говор. Когда моя мама пошла в русскую школу в Клайпеде, то с ней никто вообще поначалу не мог договориться.

Они были темными людьми, необразованными. Жили тесно в своей деревне, да молились. Старообрядчество было главным их смыслом жизни. Когда они целыми семьями переехали в Литву, то все-равно оставались очень сплоченными, несколько изолированными. Но в моей семье все были очень общительными, открытыми, потому очень быстро интегрировались. У нас в семье все говорят по-литовски, даже прабабушки-прадедушки. Не было такого, чтобы приехали и не выучили язык. Мы староверы Литвы. Национальность — старовер.

Папин папа из Ленинграда. Он детдомовский. Там очень интересный момент был: один добрый мужчина встретил моего будущего дедушку в Питере во время Ленинградской блокады (В сентябре 1941 года в окруженном городе оказалось 2 млн 887 тыс. жителей — ред.), когда они уже буквально ели друг друга, и забрал его с собой в Клайпеду. На каких-то медицинских каретах они добирались 100 лет. И этот мужчина его вырастил. Дедушка был похож на еврея. Но этому никто не придавал никакого значения. Тогда по-другому жили, другие заботы были. Прожить бы, прокормиться. Идентитет — не идентитет, не важно. И его очень быстро переделали в старовера.

Папина сторона — староверы из России

Папина мама выросла в Бачконисе, что недалеко от Каунаса и в 60-ти киллометрах от Вильнюса. Она единственная из всех старших родственников с образованием — закончила литовскую филологию в Педагогическом университе. И тоже староверка. В Бачконисе много староверов. В России их предали анафеме. Они бежали и селились кто в Литве, кто в Польше, кто Латвии. Она говорит, что ее мама тоже уже выросла в Литве. Скорее всего мама ее мамы переехала в Литву из России. Староверов несколько столетий преследовали. Было много гонений — волнами. Они как начали с 16 века бежать, так и продолжали до начала 20 века. Они не были политическими и в Сибирь их никто не высылал. Они тут рядышком и перебрались

Я — литовка. С точки зрения гражданства. Об этом редко говорят, что литовец — это гражданин Литвы, а не этнический литовец. К этнической чистоте у меня тоже миллион вопросов, почему бы нам всем не сделать тест ДНК и вздохнуть с облегчением, поняв, что никто не чистый, никто на 100 процентов не такой, каким себя считает, и на 90 процентов тоже. Мол, у меня уже 100 поколений живут здесь. Да, но 200 поколений, может, жили в Африке. В Африку поедим?

Моя бабушка дружит с тетей Далей

Я ходила в русскоговорящий садик, в школу — русскую. Закончив школу, я поняла, как много там было разговоров про «мы и не мы». Мне повезло, что это были 90-тые. Я 85-го года рождения. Уже было много зарубежной музыки — и потому ты не очень-то себя отождествляешь с локальным. Родители всем интересовались. Конечно, читали какие-то журналы на русском. И тогда я хорошо поняла, что есть русские и россияне. Я осознала, что для меня это огромная разница. С одними я могу себя еще как-то отождествить, а с другим — никак.

3 года назад я была в Питере, по работе, на съемках. И понятно, что находясь в Питере, на культурном уровне ты можешь встретить прекрасных молодых людей. И я подумала: «О, да!». Но… У нас, конечно, много общего, мы читали ту же самую литературу в школе, и тебя это формирует определенным образом. Но взгляды на жизнь у нас совсем разные.

Подруга моего детства, с которой мы ходили в студию драмтеатра, московская актриса. Она приехав туда ко мне в гости, все акцентировала: «Ну, вот, мы в Питере, ну вот, Россия!». У меня, видимо, должна была какая-то чакра открыться, но ничего не открылось. Не открылось, наверное, потому, что мы не ездили туда никогда, ни к каким родственникам, потому что моя бабушка из Клайпеды, и там она дружит с тетей Далей.

Помню очень интересный комментарий одного моего британского коллеги. Он любитель футбола. В свободное время он очень много футбола смотрит и сам играет в футбол. B однажды он посмотрел на «Netflix» передачу о российских футбольных болельщиках и говорит: «В Великобритании они тоже не самые приятные ребята эти болельщики, агрессия и все такое, но когда я увидел этих российских, то понял, что наши британские будут больше «перформить», спектакль играть про то, что они агрессивные, но реально они не пойдут никого убивать из-за какой-то команды. А посмотрев документальное кино про российских, я понял, что те реально пошли бы… Там вообще границ нет. За свое что-то — убью. То есть человека, который с ним не соглашается, может реально убить, а со своими — нормальный. Как эту дуальность можно иметь в себе?».

Есть у меня группа русскоговорящих знакомых, находясь с которыми у меня возникает внутренний дискомфорт из-за этих их разговоров из серии: «Мы — другие», мы — славяне». Но я понимаю, что это просто человеческая натура такая, желание какой-то уникальности.

Моя идеальная средняя школа

Мои знакомые из Великобритании рассказывают прекрасные истории про то, как их дети ходят в садик с литовцами и поляками, родившимися уже там. И эти британские дети приносят домой какие-то литовские слова. Вы представляете? Вот оно желаемое мною общество. Я бы хотела, чтобы в моем садике дети пели и индийские песни, и американские, и чтоб все вместе. Мы же все просто родились где-то, мы не выбирали, это случайность, и мы почему-то берем и держимся за эту случайную вещь как за огонь, факел, который нас выведет из темного тоннеля.

Не надо меня как-то отделять, я со всеми хочу быть вместе. Мне не нужна отдельная русская партия, закон о нацменьшинствах. Я хочу жить по общим законам. Я боюсь этих наших школ. Мне вообще кажется изначально глупым разделение на русские и литовские школы. Не литовская и не русская, как и не польская, и никакая другая мне не нужна, потому что мне это кажется узким представлением мира. Альтернатива единственная — школа должна быть международной. Не знаю должно ли это отображаться в названии, но однозначно это должно быть в предметах. Не представляю, на каком языке будут проходить уроки в моей идеальной школе, но скорее всего — на разных, как бы это не звучало странно. А пока своих детей чуть ли в Финляндию придется вывозить, в их школы.

У моих знакомых разговор дома, что их сын пойдет в первый класс русской школы. Я переживаю. Но я переживаю и по поводу литовской. В русской школе — матрешки, кокошники, Пушкин и лицей, но и в литовской школе есть свой «пушкин» и свои же ватники.

Я не уверена, что могу дать четкое определение ватника. Мы скорее всего говорим про человека довольно узколобого. У него очень ясные взгляды на определенные группы людей, которых он вообще не понимает. И скорее всего эти его взгляды не позитивные, а негативные, и даже агрессивные. И этот человек-ватник безусловно присутствует и среди британцев, и немцев… то есть, везде есть ватники. И от этого своего незнания мира у них, на неком банальном инстинктивном уровне, появляется агрессия. И следующий их шаг — они ее показывают, или сидят дома в кругу друзей и там ее объясняют.

Где там у нас классный поляк, русский, еврей?

Я рада, что мы не часть России. Слава богу, что здесь никакая не Белоруссия. Мне всего этого не надо. Но что отсутствовало в литовской политике, так это важная программа сплочения всех народностей Литвы.

Я работала на «Сканораме» и Гражина Арлицкайте, директор фестиваля, которую я за многие вещи люблю, как-то сказала, что не хватает личностей. Вот и у русских в Литве не хватает активных, харизматических, формирующих мнение людей, инфлуэнсеров. Но, ведь, Олег Шураев смог! Где там у нас классный поляк?

Я не знала, например, что Ромен Гари (Французский писатель, который два раза получил Гонкуровскую премию — ред.) жил здесь, или Самуэль Бак (Американский живописец, которому вместе с мамой удалось спастись из Вильнюсского гетто — ред.). Я закончила школу, университет, и здраствуйте, их пропустили, так что там про Петю Васечкина говорить. В учебниках мы всех должны встретить.

«И эта русская...»

Есть какие-то люди, за которыми я слежу в интернете, классные молодые люди, литовцы, которые очень либеральные и образованные. И кто-то из них, когда, помните, был протест медиков-резидентов, однажды поделился статьей, которая стала виральной, про инфекционную больницу на Жверинасе. Но статья было не про то, какая там аварийная больница, а про какого-то то врача, или медсестру, где автор осознанно пишет: «Ir šita rusė...» («И эта русская...»). Зачем это? Если прослеживать всю эту риторику, то этого в наших медиа много. Да, еще и национальность преступника укажут. Будто это самое важное, а не то, что его никто не любил, он бежал, например, из детдома, и превратился в преступника. Это важно, а не в какой языковой среде он вырос.

С филологии на съемочную площадку

В 90-ых годах, когда американцы на Литовской киностудии снимали «Робин Гуда», то они нанимали английских филологов переводчиками, а те потом там оставались. У нас много продюсеров, помощников режиссеров-бывших английских филологов, я успела в последнюю волну, потому что потом эту киностудию, закрыли, продали, сломали и застроили жилыми домами.

Однажды я и увидела объявление, что ищут англоязычных студентов работать на киностудии, и выслала свое резюме. Меня пригласили и предложили даже не бегать ассистентом по площадке, а быть практикантом у супервайзора сценария. И с тех пор моя жизнь переменилась. Все в ней узурпировало кино и ТВ. А я еще подумывала, пока училась в университете, что может и преподавать там останусь.

В первый раз я уехала поработать за рубежом в 2015-ом году в Великобританию. Сначала работала на инди-проектах, а потом в сериалах. Очень сложная эта моя профессия. Мы, ведь, не снимаем подряд с первой серии по 95-ую. Мы снимаем 7-ую, 65-ую и 45-ую, в зависимости от локаций, возможностей актеров и массы других факторов. Есть график съемок. Сцены разбиваем по дням. Один день может закончится и на 95 сцене, а может и на второй. Расписываем у кого какой вид, костюм, реквизит. Между днем «1» и днем «2» может быть 7 месяцев. Когда приходит съемочный день, это особенно важно для сериалов, так как мы снимаем сразу 8 эпизодов и 10 главных актеров, а за 8 серий может произойти много драмы. Я напоминаю актеру, что он, например, только что был в аварии, и про другие важные физиологические состояния. Каждый департамент следит за последовательностью в сценарии, но — я супервайзер. Я заполняю монтажные листы, рапорты, которые высылаются режиссеру по монтажу. Они сидят в монтажной, а я ­— с режиссером, и стараюсь заполнить как можно больше комментариев: какой дубль хороший, какой плохой, и почему нам понравилась первая часть этого дубля или вторая. А также разная техническая специфика: линзы, фильтры, что происходило с камерой.

Но моя база в Литве, я никуда не переехала. Этим летом, надеюсь, буду работать здесь. Меня интересует новое поколение литовских режиссеров. В Литве я бы хотела бы работать с некоммерческими проектами, с новой волной литовского кино. Не с теми, которые снимают политизированное банальное «чтиво», а с людьми, которые наблюдают за людьми. Может я смогу им помочь.

Сценарии известны

Однажды подруга детства, с которой мы выросли, образованная, интересная, интеллектуал, мне как-то говорит…. Отец ее детей — литовец. Она водит их в литовский садик и вдруг признается: «Я начинаю париться говорить по-русски». С чего бы это? Почему такой вопрос может стоять в 21 веке, когда уже норма говорить на 5 языках. На самом деле мой мир в последнее время очень мало связан с Литвой, я, наверное, не супер лакмусовая бумажка, но я просто хожу по улицам, сижу в кафе, разговариваю по-русски и не чувствую никакого дискомфорта.

Мы не первые столкнулись с многоязычностью. Давайте посмотрим на пример Старой Европы. Все уже давно изобретено. Мы можем пользоваться примерами других стран. Мы уже проходили и проходим через, возможно, похожие сцены в их истории. Например, гей-парады, бракосочетание однополых лиц, легализация наркотиков. Есть уже энное количество стран, которые эти сценарии у себя уже проигрывали и они успешно у них прошли. Поэтому я предлагаю не переживать по поводу этих вещей, и просто адаптировать эти сценарии в Литве.